| Меню сайта |
|
 |
| Комнаты |
|
|
| Интересное... |
|
|
| Поиск |
|
|
| Гости |
|
|
|
Вампир(глава 11,12)
Глава одиннадцатая
ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР
12 сентября.
Как добры они ко мне! Я очень люблю доктора Ван Хелзинка. Удивляюсь,
почему он так беспокоился из- за этих цветов. Впрочем, он, должно быть,
прав - мне при них как- то лучше стало. Как бы там ни было, меня уже не
страшит теперь одиночество, и я могу без страха пойти спать. Я не стану
обращать внимания на хлопанье крыльев за окном. А какой ужасной борьбы
мне стоил сон за последнее время! Как счастливы те, жизнь которых
про-ходит без страха, без ужасов, для которых сон является
благословением ночи, и не доставляет ничего, кроме сладких сновидений.
Вот я лежу в ожидании сна, лежу как Офелия в драме, с венком на голове и
вся в цветах. Раньше я никогда не любила запаха чеснока, но сегодня
этот запах мне приятен! Что- то в нем мирное - я чувствую, что меня уже
клонит ко сну. Спокойной ночи всем!
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
13 сентября.
Явился в Беркерли и застал Ван Хелзинка уже вставшим - вовремя, как
всегда. Коляска, заказанная в гостинице, уже ожидала у дверей.
Профессор забрал с собою свой чемодан, с которым он теперь никогда не
расстается.
Мы приехали в Хиллингэм в 8 часов утра. Когда мы вошли, то встретились с
миссис Вестенр, выходившей из своей комнаты. Она сердечно
приветствовала нас и сказала:
- Вы будете очень рады, так как Люси лучше. Милое дитя еще спит. Я
заглянула к ней в комнату и видела ее, но не вошла, боясь ее
потревожить.
Профессор улыбнулся и сказал:
- Aгa! Мне кажется, что я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует, - на что она ответила:
- Вы не должны приписывать себе всего, доктор.
Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне.
- Что вы хотите этим сказать, сударыня? - спросил профессор.
- Я беспокоилась о милом ребенке и вошла к ней в комнату. Она крепко
спала, так крепко, что даже мой приход не разбудил ее. Но в комнате было
страшно душ-но, и я отворила окно. Там повсюду лежало так много этих
ужасно пахнувших цветов, даже вокруг шеи у нее был обмотан целый пучок; и
я решила, что этот тяжелый запах слишком вреден для милого ребенка при
его слабости, так что я убрала цветы и немного открыла окно, чтобы
освежить комнату. Вы будете очень довольны ею, я убеждена.
Она ушла в будуар, где обыкновенно завтракала. Я следил за лицом
профессора и увидел, что оно стало пепельно- серого цвета. Он старался
владеть собой в присутствии бедной леди, так как знал о ее болезни, -
он даже улыбался, - но как только она ушла, он резко втолкнул меня в
столовую и запер за нами дверь.
Тут я впервые увидел Ван Хелзинка в отчаянии. В немом ужасе он поднял руки над головой и закричал:
- Господи, Господи, Господи! Что мы сделали такого, чем провинился этот
бедный ребенок, что у нас так много горя? Неужели проклятие, посланное
самим дьяволом, тяготеет над нами, раз происходят такие вещи, да еще
таким образом? Эта бедная мать совершенно бессознательно, думая все
повернуть к лучшему, совершает поступки, которые губят душу и тело ее
дочери! О, сколь-ко у нас горя! До чего все дьявольские силы против нас!
- Идем, - заговорил он после минутной паузы, - идем, посмотрим, и будем
действовать, один ли дьявол или их много - безразлично; мы все равно
его победим.
Он бросился в переднюю за чемоданом, и мы вместе поднялись в комнату Люси.
Я отодвинул шторы, пока Ван Хелзинк подходил к кровати. На этот раз он
не был поражен, когда взглянул на это несчастное лицо, покрытое той же
самой ужасной восковой бледностью.
- Так я и знал, - пробормотал он. Затем, не говоря ни слова, он закрыл
дверь и начал выкладывать инструменты для новой операции переливания
крови. Я уже давно сознавал необходимость этого и начал снимать свой
сюртук, но он остановил меня жестом руки.
- Нет, - сказал он. - Сегодня вы будете делать операцию. Я буду объектом. Вы потеряли слишком много крови.
Снова операция, снова применение усыпляющих средств; снова возвращение
красок пепельно- серым щекам и регулярное дыхание здорового сна. На
этот раз я сторожил, пока Ван Хелзинк подкреплялся и отдыхал.
Он воспользовался первым представившимся случаем и сказал миссис
Вестенр, чтобы она ничего не выносила из комнаты Люси, не
посоветовавшись предварительно с ним, что цветы имеют ценность как
лекарство, и что вдыхание их аромата входило в план лечения. Затем он
сам взялся следить за ходом дела, сказав, что эту и следующую ночи он
проведет у постели больной и что сообщит мне, когда прийти.
После двухчасового сна Люси проснулась свежая и веселая, нисколько не чувствуя себя хуже после ужасно-го испытания.
Что все это значит? Я уже начинаю бояться, не отражается ли на моем мозгу долгое пребывание среди ума-лишенных.
ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР
17 сентября.
Четыре спокойных дня и ночи. Я становлюсь такой сильно, что едва себя
узнаю. Мне кажется, что я просыпаюсь после долгого кошмара.
Я только что проснулась, увидела чудное солнце и по-чувствовала свежий
утренний воздух. Мне смутно припоминается долгое, тоскливое время
ожиданий чего- то страшного; мрак, в котором не было никакой надежды на
спасение, а затем - бесконечное забвение и возвращение к жизни, как у
водолаза, вылезающего из глубины вод на свет Божий. С тех пор, как
доктор Ван Хелзинк со мной, все эти ужасные сны, кажется, прошли; звуки,
которые обыкновенно сводили меня с ума, - хлопанье крыльев за окнами,
отдаленные голоса, которые казались мне такими близкими, резкий звук,
который исходил не знаю откуда и требовал от меня, сама не знаю, чего -
все это теперь прекратилось. Теперь я нисколько не боюсь засыпать. Я
даже не стараюсь не спать. Теперь я стала любить чеснок, и мне присылают
каждый день из Гарлема целые корзины его. Сегодня д-р Ван Хелзинк
уезжает, так как ему нужно на несколько дней в Амстердам. Но ведь за
мной не надо присматривать; я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы
остаться одной. Благодарю Бога за мою мать, за дорогого Артура и за всех
наших друзей, которые так добры. Я даже не почувствую пере-мены, так
как вчера ночью д-р Ван Хелзинк долгое время спал в своем кресле. Я
дважды заставала его спящим, когда просыпалась; но я не боялась заснуть
снова, не-смотря на то, что сучья или летучие мыши довольно сильно
бились об оконную раму.
¶СБЕЖАВШИЙ ВОЛК§
"Pall Mall Gazette" от 18 сентября
Опасное приключение нашего интервьюера. Интервью со сторожем Зоологического сада.
После долгих расспросов и постоянного упоминания в качестве пароля
"Pall Mall Gazette" мне, наконец, удалось найти надсмотрщика того
отделения Зоологического сада, где содержатся волки. Томас Билдер живет в
одном из домиков, находящихся в ограде за жилищем слонов, и как раз
садился пить чай, когда я к нему постучался. Томас и его жена, очень
гостеприимные пожилые люди, и если то гостеприимство, с которым они меня
приняли, - обычное для них явление, то жизнь их, должно быть, довольно
комфортабельно устроена. Сторож отказался заниматься какими бы то ни
было делами, пока не по-ужинает, против чего я не протестовал. Затем,
когда стол был прибран и он закурил свою трубку, он сказал:
- Теперь, сэр, вы можете спрашивать меня о чем угодно. Вы мне простите,
что я отказался разговаривать с вами о делах перед едой. Я даю волкам,
шакалам и гиенам во всех отделениях их чай раньше, чем начинаю
предлагать им вопросы.
- Что вы хотите этим сказать - "предлагать им вопросы"? - спросил я, желая втянуть его в разговор.
- Ударяя их палкой по голове - это один способ; почесывая у них за
ушами - это другой. Мне в общем- то нравится первый - бить палкой по
голове, пока не раздам им обеда, я предпочитаю ждать, пока они выпьют
свой херес и кофе, так сказать, чтобы почесать у них за ушами. Вы не
заметили, - прибавил он, философствуя, - что в каждом из нас сидит
порядочно от той же самой натуры, что и в них - в этих зверях. Вот вы
пришли сюда и предлагаете мне вопросы относительно моих обязанностей, а
я, старый ворчун, желал бы за ваши паршивые полфунта видеть вас
вышвырнутым отсюда раньше, чем вы успеете начать свой разговор со мной.
Даже после того, как вы иронически спросили меня, не хочу ли я, чтобы вы
обратились к надзирателю за разрешением за-давать мне вопросы. Не в
обиду будет сказано - говорил ли я вам, чтобы вы убирались к черту?
- Да, сказали.
- А когда вы ответили мне, что привлечете меня к ответственности за
сквернословие, то как обухом ударили меня по голове; но полфунта все
уладило. Я не собирался сражаться, я просто ждал ужина и своим
ворчанием выражал то же самое, что волки, львы и тигры выражают своим
рыком.
Ну а теперь, да хранит Бог вашу душу, после того как старая баба
впихнула в меня кусок своего кекса и про-полоскала меня из своего
старого чайника, а я зажег свою трубку, вы можете почесать у меня за
ушами, так как вы большего не стоите и не выдавите из меня ни одного
звука. Проваливайте вы с вашими вопросами! Я знаю, зачем вы пришли - из-
за сбежавшего волка?
- Совершенно верно! Я хочу узнать ваше мнение. Скажите только, как это
случилось; а когда я узнаю факты, то уж заставлю вас высказаться,
почему это произошло и чем, вы думаете, это кончится.
- Хорошо, наставник! Вот почти вся история. Волк этот, которого зовут
Берсикр, один из трех серых волков, привезенных из Норвегии, которого мы
купили года четы-ре назад. Это был славный, послушный волк, не
причинявший никому никаких забот. Я очень удивляюсь, что убежать
вздумалось именно ему, а не другим зверям. И вот теперь оказывается, что
волкам можно верить еще меньше, чем женщинам.
Это было вчера, сэр; вчера, приблизительно часа через два после
кормления, я услышал какой- то шум. Я устраивал подстилку в домике
обезьян для молодой пумы, которая больна. Но как только я услышал
тявканье и вой, я сейчас же выбежал и увидел Берсикра, бешено
кидавшегося на решетку, точно рвавшегося на свободу. В этот день в саду
было немного народу, и около клетки стоял только один господин высокого
роста, с крючковатым носом и острой бородкой с маленькой проседью.
Взгляд его красивых глаз был суров и холоден; он мне как- то не
понравился, так как мне показалось, что это он раздражает зверей. Руки
его были обтянуты белыми лайковыми перчатками; указывая на зверей, он
сказал: "Сто-рож, эти волки, кажется, чем- то взволнованы".
- Возможно, что так, - ответил я неохотно, так как мне не понравился
тон, которым он со мной говорил. Он не рассердился, хотя я на это
рассчитывал, а улыбнулся доброй, заискивающей улыбкой, открыв при этом
рот, полный белых острых зубов.
- О, нет, меня- то они любят, - сказал он.
- О, да, любят, - возразил я, передразнивая его. - Они всегда любят во
время чаепития поточить свои зубы о косточки, которых у вас целый ящик.
И странно было то, что как только звери заметили, что мы разговариваем,
то прилегли, и когда я подошел к Берсикру, то он позволил мне как
всегда погладить себе голову. Этот господин тоже подошел к нему, и
представь-те, просунул руку сквозь решетку и погладил его по ушам.
- Берегитесь, - сказал я ему, - Берсикр ловкий малый!
- Ничего, - ответил он, - я к ним привык.
- Вы тоже занимаетесь этим, - спросил я, снимая шляпу перед человеком,
промышлявшим волками; ведь укротитель всегда приятен сторожу.
- Нет, - сказал он, - не совсем так, как вы думаете, но я баловался с ними.
При этом он снял шляпу так вежливо, как лорд, и удалился. Старый
Берсикр глядел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, затем пошел,
улегся в углу и не захотел выходить весь вечер. А ночью, как только
зашла луна, здесь завыли все волки. Казалось бы, выть им было не из- за
чего. Вблизи не было никого, кроме какого- то субъекта, который звал
какую- то собаку, находившуюся, по- видимому, далеко в парке. Я
несколько раз выходил посмотреть, все ли в порядке, и не находил ничего
особенного; затем вой прекратился. Около двенадцати я снова вышел
осмотреть сад, раньше, чем пойти спать. Но когда я подошел к клетке
Берсикра, то нашел решетку сломанной, а клетку пустой. Вот все, что я
досто-верно знаю.
- Никто больше ничего не видел?
- Один из сторожей возвращался около того времени домой с вечеринки и
видел какую- то большую серую собаку, перескочившую через забор сада. По
край-ней мере, он так говорил, но я этому мало верю. Я лично думаю, что
это в голове у него гудела вечеринка.
- Скажите, мистер Билдер, можете ли вы чем- нибудь мотивировать бегство волка? - спросил я, давая ему еще монету.
- По моему мнению, волк скрывается где- нибудь вблизи. Какой- то
садовник сказал, что видел волка, мчавшегося галопом к северу быстрее
лошади; но я ему не верю, так как, да вы и сами знаете, волки не могут
мчаться галопом. Так же как и собаки, - они не так устроены. Это только в
сказках волк такой шикарный зверь: там, когда он приходит в ярость или
что- нибудь грызет и кажется страшнее, чем на самом деле, - он способен,
производя дьявольский шум, уничтожать все, что ему попадется. Но в
действительности волк, слава Богу, просто- напросто маленькое животное:
собака, например, вдвое умнее и смелее и вчетверо воинственнее его. А
этот тем более не способен ни к борьбе, ни к самозащите; больше похоже
на то, что он скрывается где- нибудь за парком и дрожит от страха, и
если он о чем- нибудь думает, то только о том, где бы ему достать
поесть; или, может, он попал теперь в какой- нибудь двор и сидит теперь в
каком- нибудь уголь-ном подвале. Если у него нет пищи, ему придется
пойти ее искать, и тогда он может наткнуться на лавку какого- -нибудь
мясника. Если же он не найдет лавки мясника, и какая- нибудь нянька,
прогуливаясь со своим солдатом, оставит ребенка без надзора в коляске, -
ну, тогда я не буду удивлен, если в результате одним мальчиком станет
меньше. Вот и все.
В этот момент кто- то подбежал к окну, и лицо мистера Билдера от удивления вытянулось вдвое своей натуральной величины.
- Господи! - воскликнул он. - Не старый ли Берсикр вернулся домой?
Он подошел к двери и открыл ее. Это показалось мне совершенно лишним. Я
всегда думал, что дикий зверь выглядит хорошо только тогда, когда между
ним и нами находится какое- нибудь очень прочное препятствие;
жизненный опыт скорее усилил, чем ослабил эту мысль. Но в конце концов
во всем важнее всего привычка, так как Билдеру и его жене присутствие
волка было так же без-различно, как для меня присутствие собаки.
Вся эта сцена была не что иное, как смесь комедии и драмы. Тот самый
злой волк, который в течение целой половины дня парализовал весь Лондон и
заставил всех детей дрожать от страха, стоял перед нами точно кающийся
грешник, и его приняли и приласкали, точно лукавого блудного сына.
Старый Билдер внимательно, с нежной заботливостью осмотрел его; когда
он кончил осмотр, то сказал:
- Ну вот, так я и знал, что бедный зверек попадет в какую- нибудь
историю; не говорил ли я этого все время? Посмотрите, вся его голова
порезана и полна осколков стекла. Это безобразие, что людям позволяют
осыпать стены оград осколками бутылок! Вот к чему это ведет! Пойди сюда,
Берсикр.
Он взял волка, запер его в клетку, дав ему кусок мяса величиной с доброго теленка, и прекратил свой рассказ.
Я тоже прекращаю свое повествование. Вот единственные сведения, которые
мне удалось получить о стран-ном бегстве волка из Зоологического сада.
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
17 сентября.
После обеда я был занят уборкой книг, которые, благодаря тому, что я
отвлекался посторонними делами и мне часто приходилось навещать Люси,
пришли в ужасный беспорядок; вдруг моя дверь открылась, и в комнату
ворвался мой пациент с лицом, совершенно искаженным от гнева и
возбуждения. Я был поражен как громом, так как это небывалый случай,
чтобы пациент по собственной воле приходил в комнату врача без сторожей.
Он шел прямо на меня, не произнося ни слова. У него в руке был
столовый нож; заметив, какой я подвергаюсь опасности, я старался стоять
так, чтобы между нами все время был стол. Несмотря на это, он оказался
более ловким и сильным, чем я ожидал, и довольно серьезно порезал мне
руку. Но раньше, чем он успел ударить меня второй раз, я пришел в себя -
и он уже барахтался на полу, лежа на спине. Из моей руки кровь текла
ручьем, и на ковре образовалась маленькая лужица. Видя, что мой приятель
не склонен повторять попытку, я занялся перевязкою руки, причем все
время наблюдал за распростертой фигу-рой. Когда же прибежали служители и
обратили на него внимание, от его занятия нам положительно стало дурно.
Он лежал на животе и вылизывал, как собака, кровь, вытекшую из моей
руки. Его легко усмирили, и он, к моему удивлению, совершенно спокойно
пошел со служителями, повторяя при этом без конца: "Кровь - это жизнь,
кровь - это жизнь"...
Я не могу больше терять кровь; я потерял слишком много здоровья за
последнее время, да и продолжительность болезни Люси с ее ужасными
фазисами немало сказывается на мне. Я слишком взволнован и устал, и мне
нужен покой, покой, покой. К счастью, Ван Хелзинк не звал меня сегодня,
так что я могу не лишать себя отдыха; сегодня мне трудно было бы
обойтись без него.
ТЕЛЕГРАММА ОТ ВАН ХЕЛЗИНКА,
АНТВЕРПЕН, СЬЮАРДУ, КАРФАКС
(За необозначением страны вручена на 24 часа позже)
17 сентября.
Ночуйте в Хиллинтэме. Если не можете все время сторожить, то часто
навещайте, следите, чтобы цветы бы-ли на месте. Будьте внимательны. Буду
у вас, как только приеду.
Ван Хелзинк.
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
18 сентября.
Выехал в Лондон.
Полученная от Ван Хелзинка телеграмма приводит меня в отчаяние. Целая
ночь потеряна, а я по горькому опыту знаю, что может случиться за ночь.
Конечно, воз-можно, что все сошло хорошо, но один Бог знает, что могло
произойти. Должно быть, какой- то ужасный рок царит над нами, ибо все
вооружилось против нас и мешает нам, как бы мы ни старались. Возьму с
собой этот цилиндр, тогда смогу окончить эту запись на фонографе Люси.
МЕМОРАНДУМ, ОСТАВЛЕННЫЙ ЛЮСИ ВЕСТЕНР
17 сентября.
Ночью. Я пишу это и оставляю открытым, чтобы никто обо мне не
беспокоился. Вот точная запись того, что случилось в эту ночь. Я
чувствую, что умираю от слабости, у меня едва хватает сил, чтобы писать,
но это должно быть сделано, даже если бы я при этом умерла.
Я легла спать как обыкновенно, предварительно позаботившись о том,
чтобы цветы лежали там, куда велел их положить д-р Ван Хелзинк, и
вскоре заснула.
Меня разбудило то хлопанье крыльев об окно, которое началось после
того, как я ходила во сне на утесы в Уайтби. Я не испугалась, но мне
очень хотелось, чтобы д-р Сьюард был в соседней комнате. Д-р Ван
Хелзинк говорил, что он будет - тогда я смогла бы позвать его. Я
старалась заснуть, но не могла. Тут мною снова овладел прежний страх
перед сном, и я решила бодрствовать. Строптивая сонливость нападала на
меня именно тогда, когда я боялась заснуть, так что, испугавшись
одиночества, я открыла дверь и крикнула: "нет ли здесь кого- -нибудь?"
Ответа никакого не было. Я боялась разбудить мать, поэтому снова закрыла
дверь. Затем я услышала в кустах какой- то вой, точно собачий, только
более низких и глухой. Я подошла к окну и взглянула, но ничего не
увидела, кроме большой летучей мыши, которая, должно быть, билась своими
крыльями об окно. Тогда я снова легла в постель, но решила не спать.
Вскоре дверь моя открылась, ко мне заглянула мать; видя по моим
движениям, что я не сплю, она вошла, подсела ко мне и нежно сказала:
- Я очень беспокоюсь о тебе, дорогая, и пришла посмотреть, как твое здоровье.
Я боялась, что она простудится, сидя так, и сказала ей, чтобы она легла
со мною спать, и она легла ко мне в постель; но она не сняла своего
халата, потому что ре-шила пробыть у меня недолго и пойти спать к себе.
Когда мы лежали, обнявшись, снова раздался стук и хлопанье крыльев об
окно. Она вздрогнула слегка, испугалась и спросила: "Что это такое?" Я
старалась ее успокоить, наконец мне это удалось, и она тихо лежала; но я
слышала, как ужасно билось ее сердце. Немного погодя снова послышался
глухой вой в кустах, и вскоре вслед за этим раздался треск в окне, и
масса разбитых стекол посыпалась на пол. Ворвавшийся ветер распахнул
штору, и в отверстии показалась голова большого, тощего волка. Мать в
страхе вскрикнула, приподнялась на кровати, хватаясь за все, что
попадалось ей под руку. Между прочим, она схватилась и за венок из
цветов, который доктор Хелзинк велел мне носить вокруг шеи, и сорвала
его с меня. В течение нескольких секунд она сидела и, дрожа от страха,
указывала на волка; затем упала навзничь, как пораженная молнией, и
падая, так ударила меня по голове, что на мгновение комната и все
остальное закружилось передо мной. Я уставилась в окно, волк вдруг
исчез, и мне показалось, что целые мириады мошек вместе с ветром
ворвались в комнату сквозь разбитое окно и кружились и вертелись как тот
столб пыли, который, по описанию путешественников, образуется из
песка в пустыне при самуме. Я пробовала пошевелить рукой, но находилась
под влиянием какого- то колдовства, и кроме того, тело моей дорогой,
несчастной матери, которое, казалось, уже холодело, так как ее сердце
пере-стало биться, давило меня своей тяжестью, и я на некоторое время
потеряла сознание.
Время не казалось мне длинным, но было очень страшно; наконец, я снова
пришла в себя. Где- то вблизи раздался звон колокольчика на проезжей
дороге; все со-баки в соседстве завыли; и в кустах, как будто совсем
близко, запел соловей. Я была совершенно ошеломлена и разбита от
страданий, от страха и слабости, но пение соловья казалось мне голосом
моей покойной матери, вернувшейся, чтобы утешить меня. Звуки, кажется,
раз-будили и прислугу, так как я слышала шлепанье их босых ног у моих
дверей. Я позвала их, они вошли, и когда увидели, что случилось и кто
лежит в моей постели, громко вскрикнули. Ветер ворвался в разбитое окно,
и дверь распахнулась. Они сняли с меня тело моей дорогой матери и
положили его, покрыв простыней, на постель, как толь-ко я встала. Они
все были до такой степени перепуганы и расстроены, что я велела им пойти
в столовую и выпить по стакану вина. Дверь на мгновение распахнулась и
за-тем снова закрылась. Девушки вскрикнули, и мне показалось, что кто-
то вошел в столовую; а я положила все цветы, которые только у меня были,
на грудь моей дорогой матери. Тут я вспомнила, что д-р Ван Хелзинк
говорил мне, но я не хотела их больше трогать, да кроме того решила,
что одна из прислуг посидит теперь вместе со мною. Я очень удивилась,
почему девушки так долго не возвращались. Я позвала их, но не получила
ответа, так что сама пошла в столовую посмотреть, что с ними.
Мое сердце упало, когда я увидела, что случилось. Все четыре девушки
лежали беспомощно на полу, тяжело дыша. До половины наполненный графин с
хересом стоял на столе, но какой- то странный, дикий запах исходил
оттуда. Мне это показалось подозрительным, и я исследовала графин -
пахнет опием; взглянув на буфет, я увидела, что бутылка, из которой
доктор давал лекарство моей матери, была пуста. Что мне делать? Что мне
делать? Я не могу ее оставить, а я одна, потому что при-слуга спит,
кем- то отравленная. Одна со смертью! Я боюсь войти туда, так как слышу
глухой вой волка сквозь разбитое окно...
Воздух полон кружащимися и вертящимися мошками, и огоньки в глазах
волка светятся каким- то синим тусклым светом. Что мне делать? Да хранит
меня Бог от всякого несчастья в эту ночь! Я спрячу бумагу у себя на
груди, где ее найдут, если меня придется переносить" Моя мать умерла!
Пора и мне! Прощай, дорогой Артур, если я не переживу этой ночи! Да
хранит вас Бог, дорогие, да поможет Он мне!
Глава двенадцатая
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
18 сентября.
Немедленно по получении телеграммы я поехал в Хиллингэм и добрался туда
рано утром. Оставив свой кэб у ворот, я пошел по дорожке. Я осторожно
постучал и позвонил как можно тише, так как боялся потревожить Люси или
ее мать и надеялся, что разбужу только при-слугу. Но никто не вышел, и я
снова постучал и позвонил; опять нет ответа. Я проклинал лень прислуги,
в такой поздний час валявшейся в постели, так как было уже десять
часов, и нетерпеливо постучал и позвонил еще раз, по ответа все не было.
До сих пор я винил только прислугу, но теперь мной начал овладевать
ужасный страх. Я не знал, чем вызвано это странное молчание: отчаянием
ли перед неумолимостью рока, крепко стягивавшего нас, или тем, что
передо мной дом смерти, куда я пришел слишком поздно. Я знал, что
минута, даже секунда запоздания равняется часам страдания для Люси, если
с нею снова повторился один из ее ужасных припадков; и я обошел вокруг
дома в надежде найти где- нибудь случайный вход.
Я не нашел нигде даже намека на это. Все окна и двери были закрыты, и,
расстроенный, я снова вернулся к дверям. Тут я вдруг услышал топот
быстро мчавшейся лошади. Топот затих у ворот, и несколько секунд спустя я
увидел бегущего по дорожке доктора Ван Хелзинка. Увидев меня, он
воскликнул:
- Так это вы? И вы только что приехали? Как она? Мы опоздали? Получили вы мою телеграмму?
Я ответил так скоро и связно, как только мог, что по-лучил телеграмму
рано утром и что не потерял ни одной секунды, чтобы сюда прийти, и что
мне никак не удается дозвониться. Он был в недоумении и сказал:
- Ну тогда, боюсь, мы опоздали. Да будет воля Божия. Но если нигде не
найдется открытого входа, нам самим придется как- нибудь устроить вход.
Время для нас теперь дороже всего.
Мы подошли к задней стороне дома, куда выходило кухонное окно.
Профессор вынул из чемодана хирургическую пилу и передал ее мне, указав
на железную решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре три прута было
распилено. Затем с помощью длинного тонкого ножа мы вытащили решетку и
открыли окно. Я помог профессору влезть и сам последовал за ним. В
кухне и людской никого не оказалось. Мы осмотрели все комнаты и когда,
наконец, пришли в столовую, скудно освещенную светом, проникавшим
сквозь ставни, то нашли четырех служанок, лежащих на полу. Ясно было,
что они живы, так как их тяжелое дыхание и едкий запах опия в комнате
объясняли все. Ван Хелзинк посмотрел на меня и, направляясь дальше,
сказал:
- Мы можем вернуться к ним позже.
Затем мы вошли в комнату Люси. На секунду мы при-остановились у дверей и
прислушались, но ничего не услышали. Дрожа и побледнев от странного
предчувствия, мы тихо открыли дверь и вошли.
Как я вам опишу, что мы увидели! На постели лежали две женщины, Люси и
ее мать. Последняя лежала дальше от нас и была покрыта белой простыней,
уголок которой был отогнут ветром, врывавшимся через разбитое окно,
открывая бледное искаженное лицо с отпечатком пережитого страха. Около
нее лежала Люси с бледным и еще более искаженным лицом.
Цветы,
положенные нами вокруг ее шеи, были на груди матери, а шея Люси была
открыта, и на ней были видны две маленькие ранки, такие же, как и
раньше, но только края их были ужасно белы и изорваны. Не говоря ни
слова, профессор приложил голову к груди Люси; затем быстро повернул
голову в сторону, как будто прислушиваясь к чему- то и, вскочив на ноги,
крикнул мне:
- Еще не слишком поздно! Скорее, скорее! Принесите водки!
Я помчался вниз и вернулся с водкой, причем попробовал и понюхал ее из
предосторожности, боясь, как бы и она не оказалась отравленной, как тот
графин хересу, который я нашел на столе. Служанки все еще спали, но
дыхание их стало тревожнее - по- видимому, снотворное начинало
утрачивать свое действие. Я не остановился, чтобы убедиться в этом, а
вернулся к Ван Хелзинку. Он натер водкой губы, десны, кисти и ладони
Люси и сказал мне:
- Здесь пока больше ничего нельзя сделать! Ступайте и приведите в
чувство служанок. Похлопайте их по-крепче мокрым полотенцем по лицу.
Пусть они разожгут огонь и приготовят горячую ванну. Эта бедняжка почти
так же холодна, как ее мать. Ее нужно согреть, раньше чем приниматься за
что- нибудь другое.
Я тотчас же спустился, и мне не трудно было разбудить трех из них.
Четвертая была еще очень молода, и отрава подействовала на нее сильнее,
чем на остальных, так что я положил ее на диван и дал ей выспаться.
Другие сначала были одурманены, когда же сознание к ним вернулось, они
стали истерически плакать и рыдать. Но я сказал им, что достаточно и
одной погибшей жизни, если же они станут медлить, то погубят и Люси.
Рыдая и плача, они, как были полуодетые, принялись за работу, развели
огонь и вскипятили воду. Мы приготовили ванну, вынесли на руках Люси и
посадили ее туда. В то время как мы растирали ее члены, раздался стук в
дверь. Одна из служанок накинула на себя какую- то одежду и выбежала
открыть. Затем вернулась и шепотом сказала нам, что какой- то господин
пришел с поручением от мистера Холмвуда. Я велел ей сказать, чтобы он
подождал, так как мы очень заняты. Она ушла с поручением, и погруженный
в свою работу, я совершенно забыл о нем.
Наконец мы заметили, что теплота начинает производить на Люси
некоторое действие. Удары сердца при стетоскопическом исследовании
слышались уже яснее, а дыхание стало чуть- чуть более ощутимым.
Мы вынули ее из ванны и понесли в другую комнату, которую приготовили
за это время, положили на кровать и влили ей несколько капель водки в
рот. Я заметил, что Ван Хелзинк завязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый
платок. Она все еще была без сознания, и ей было очень плохо - хуже, чем
когда- либо.
Ван Хелзинк позвал одну из служанок, велел остаться около Люси и не
сводить с нее глаз, пока мы не вер-немся, - затем вышел со мной из
комнаты.
- Нам нужно обсудить, как поступить! - сказал он, когда мы спускались по лестнице.
Из передней мы прошли в столовую, где и остановились, закрыв за собой
двери. Ставни были открыты, но шторы уже опущены с тем уважением к
смерти, которое так свойственно британским женщинам низшего круга.
Поэтому в комнате царил полумрак. Тем не менее для нас было достаточно
светло. Ван Хелзинка, очевидно, что- то тревожило; после небольшой паузы
он сказал:
- Что нам теперь делать? Куда нам обратиться за помощью? Необходимо
доставить ей новый приток крови и как можно скорее, потому что жизнь
этой бедняжки висит на волоске; она не выдержит больше часу. Я боюсь
довериться этим женщинам, даже если бы у них хватило храбрости
подвергнуться операции. Как нам найти кого-- нибудь, кто бы согласился
открыть свои вены ради нее?
- Не могу ли я вам услужить?
Голос раздался с кушетки на другом конце комнаты, и звуки эти принесли
облегчение и радость моему сердцу, так как это был голос Квинси Морриса.
При первых звуках голоса Ван Хелзинк нахмурился, но выражение его лица
смягчилось и глаза смотрели уже ласково, когда я воскликнул: "Квинси
Моррис!" и бросился к нему с распростертыми объятиями.
- Как вас сюда занесло? - крикнул я ему, когда наши руки встретились.
- Я думаю, причина - Арчи!
Он вручил мне телеграмму: "Вот уже три дня, как от Сьюарда ничего нет,
страшно беспокоюсь. Не могу уехать. Отец все еще в том же положении.
Напишите, здорова ли Люси. Не медлите. Холмвуд".
- Мне кажется, что я пришел как раз вовремя. Вы ведь знаете, что вам стоит только сказать слово, чтобы я сделал все.
Ван Хелзинк шагнул вперед, взял его за руку и, взглянув ему прямо в глаза, сказал:
- Кровь храброго человека - самая лучшая вещь на свете, когда женщина в
опасности. Вы настоящий муж-чина, в этом нет сомнения. Прекрасно, пусть
черт работает изо всех сил, но Бог шлет нам людей, когда они нам
нужны.
И снова мы пережили эту ужасную операцию. У меня не хватает сил, чтобы
описать ее подробно. Люси, по- видимому, перенесла страшное потрясение,
и оно отрази-лось на ней сильнее, чем раньше, так как несмотря на то,
что в ее вены была влита масса крови, ее тело не поддавалось лечению
так же хорошо, как раньше. Тяжело было смотреть на ее возвращение к
жизни. Но, как бы то ни было, работа сердца и легких улучшилась; Ван
Хелзинк сделал подкожное впрыскивание. Обморок перешел в глубокий сон.
Профессор остался сторожить, пока я спу-стился вниз с Квинси Моррисом и
послал одну из служанок отпустить ожидавшего извозчика. Я оставил
Квинси отдохнуть, заставил его выпить стакан вина и велел кухарке
приготовить солидный завтрак. Тут вдруг мне в го-лову пришла одна мысль,
и я пошел в комнату, где лежала Люси. Когда я тихо вошел, то застал
там Ван Хелзинка с несколькими листочками бумаги в руках. Он, очевидно,
уже их прочел, и теперь сидел, опершись головой на руку, в глубокой
задумчивости. На лице его застыло выражение смутного удовлетворения,
точно он удачно раз-решил какое- то сомнение. Он передал мне бумаги,
сказав:
- Это упало с груди Люси, когда я нес ее в ванну. Прочтя, я взглянул на профессора и после некоторого молчания сказал:
- Ради Бога, что все это значит? Была ли она раньше сумасшедшей или же
теперь сошла с ума, или то, что написано - правда, и в этом кроется
какая- то ужасная опасность?
Хелзинк ответил мне:
- Не думайте об этом сейчас. Вы узнаете и поймете все в свое время; но
попозже. А теперь скажите, о чем вы собирались мне рассказать?
Это вернуло меня к делу, и я снова пришел в себя.
- Я хотел сказать вам, что надо написать удостоверение о смерти миссис Вестенр.
Я снова спустился и в передней встретил Квинси Мор-риса с написанной им
Артуру телеграммой, в которой он сообщал о смерти миссис Вестенр и о
том, что Люси так-же была больна, но что теперь ей лучше, и что Ван
Хелзинк и я с нею.
Затем он спросил:
- Можно мне поговорить с вами, Джон, когда вы вернетесь?
Я кивнул ему в ответ головой и вышел. Я не встретил никаких затруднений
при внесении в реестр и велел гробовщику прийти вечером снять мерку
для гроба и взять на себя устройство похорон.
Когда я вернулся, Квинси уже ждал меня. Я сказал, что поговорю с ним,
как только узнаю о состоянии Люси, и вошел к ней в комнату. Она все еще
спала, а профессор, по- видимому, так и не двигался с места. Он приложил
палец к губам, и я понял, что в скором времени он ожидает ее
пробуждения.
Когда я вернулся к Квинси, он произнес:
- Я не люблю бывать там, где у меня нет на то права, но здесь случай
исключительный. Вы знаете, как я любил эту девушку; но несмотря на то,
что это все уже в прошлом, я не могу не беспокоиться о ней. Скажите,
что случилось; датчанин - очень славный господин; он сказал, когда вы
вошли, что необходима новая трансфузия крови и что вы оба истощены. Я
догадываюсь, что вы с Ван Хелзинком уже раз проделали над собой то, что
я сделал сегодня. Не так ли?
- Да, так.
- И я догадываюсь, что Артур тоже принес себя в жертву. Когда я
встретился с ним четыре дня тому назад, он очень плохо выглядел. С тех
пор, как у меня в пампасах погибла кобыла в одну ночь, я никогда не
видел, чтобы можно было так быстро измениться. Одна из тех больших
летучих мышей, которых там называют вампирами, напала ночью на
несчастную лошадь, высосала у нее из горла и открытых ран столько
крови, что она уже не в силах была оправиться, и мне пришлось
пристрелить ее из сострадания. Скажите совершенно откровенно, Джон, -
Артур был первым, не так ли?
Я задумался, так как сознавал, что не следует выдавать того, что
профессор держит в секрете, но Моррис знал уже слишком много и о многом
догадывался, так что не было причины ему не отвечать, поэтому я ответил
ему той же самой фразой: "Да, так".
- И как долго это продолжается?
- Дней десять.
- Десять дней.Значит, в вены этого бедного создания, которое все мы так
любим, за это время вкачали кровь четырех здоровых людей. Помилуй
Господи, да ее тело не выдержало бы этого! Куда же она девалась, вся
кровь?
Я покачал головою.
- Куда? - повторил я. - Я положительно ничего не соображаю и
представить себе не могу. Тут целая серия мелких обстоятельств
перепутала все наши распоряжения относительно охраны Люси. Но больше
этого не случится. Мы останемся тут, пока все это не кончится, - хорошо
ли, дурно ли, как будет угодно Богу!
Когда Люси поздно вечером проснулась, то первым движением ее было
схватиться за грудь, и к моему удивлению, она вытащила оттуда те листы,
которые Ван Хелзинк давал мне прочесть. Осторожный профессор положил их
обратно, чтобы она, проснувшись, не встревожилась. Затем она
оглянулась кругом и, заметив, где находится, вздрогнула, громко
вскрикнула и закрыла свое бледное лицо бледными, худыми руками. Мы оба
поняли значение этого, т. е., что она вспомнила о смерти матери, так что
мы приложили все старания, чтобы ее успокоить. Когда стемнело, она
снова задрожала. Но тут произошло странное явление. Во сне она схватила
листки и разорвала их. Ван Хелзинк встал и отобрал их у нее, а она
продолжала рвать воображаемую бумагу; наконец, она подняла руки и
развела их, как будто разбрасывая оставшиеся куски. Ван Хелзинк был
поражен и нахмурился, что- то соображая, но ничего не сказал.
19 сентября.
Прошлую ночь она спала очень неспокойно, как- то все боялась заснуть, и
когда проснулась, то чувство-вала себя немного слабее. Профессор и я по
очереди сторожили ее и не оставляли ни на минуту. Квинси Моррис ничего
не говорил о своих намерениях, но я знал, что он всю ночь бродил вокруг
дома и сторожил. На следующий день, при дневном свете, мы увидели,
насколько ослабела наша бедная Люси. Она с трудом шевелила головою, и то
ничтожное количество пищи, которое она в состоянии была принять,
нисколько не помогло ей.
Временами она дрожала, и оба мы, Ван Хелзинк и я, заметили, какая
большая разница наблюдалась в ней, когда она спала, в сравнении с ее
состоянием после сна. Во сне она выглядела сильнее, хотя бледнее, и
дыхание было ровнее; открытый рот обнажал бледные бес-кровные десны,
причем зубы казались как- то длиннее и острее, чем обыкновенно; когда же
она бодрствовала, то мягкий взгляд ее глаз менял выражение лица - она
снова становилась похожей на себя, хотя очень изменилась от истощения, и
казалось, что сейчас умрет. Вечером она спросила об Артуре, и мы
вызвали его телеграммой. Квинси поехал на вокзал встречать его.
Артур приехал около шести часов вечера; когда он увидел ее, то его
охватило чувство умиления, и никто из нас не мог произнести ни слова. В
течение дня при-падки сонливости стали учащаться, так что возможности
разговаривать с ней почти не было. Все- таки присутствие Артура
подействовало на нее возбуждающе: она немного посмеялась и разговаривала
с ним веселее, чем с нами до его приезда. Он сам тоже немного
ободрился. Теперь около часа ночи, он и Ван Хелзинк все еще сидят около
нее. Через четверть часа я должен их сменить. Я сейчас записываю все
это на фонограф Люси. До шести часов они смогут отдохнуть. Я боюсь, что
завтра - конец нашим заботам, так как потрясение было слишком сильно -
бедное дитя не может выдержать. Да поможет всем нам Бог!
ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР
(Не распечатанное ею)
7 сентября.
Моя дорогая Люси!
Кажется, целый век я ничего не слышала о тебе или, вернее, ничего тебе
не писала. Я знаю, что ты простишь мне мой грех, когда прочтешь весь мой
запас новостей. Мой муж благополучно вернулся; когда мы приехали в
Эксетер, нас уже ждала коляска; в ней сидел мистер Хаукинс, приехавший
нас встречать, несмотря на то, что снова сильно страдает подагрой. Он
повез нас к себе, где нам были приготовлены удобные и уютные комнаты, и
мы все вместе пообедали. После обеда мистер Хаукинс сказал:
- Мои дорогие, пою за ваше здоровье и благополучие и желаю вам обоим
бесконечного счастья. У меня никого нет на свете, и я решил все оставить
вам.
Дорогая Люси, я плакала, когда Джонатан и этот старик пожимали друг другу руки. Это был очень, очень счастливый вечер для нас.
Итак, мы теперь обосновались в этом чудесном старом доме. Я страшно
занята устройством квартиры и хозяйством. Джонатан и мистер Хаукинс
заняты целыми днями, так как взяв Джонатана в компаньоны, м-р Хаукинс
хочет посвятить его во все дела своих клиентов.
Как поживает твоя милая матушка? Хотелось бы мне приехать к вам в город
и увидеть вас, дорогие мои, но я не смею, так как у меня слишком много
дел; а за Джонатаном нужно очень и очень ухаживать. Он уже начинает
полнеть, но все же страшно ослабел после своей долгой болезни.
Теперь я рассказала тебе все свои новости, послушаю твои. Когда твоя
свадьба? Где и кто будет вас венчать, и что ты наденешь, и будет ли это
торжественная или скромная свадьба? Расскажи мне обо всем, дорогая,
так как нет ничего, что не интересовало бы меня и не было бы мне дорого.
Джонатан шлет тебе привет. Прощай, моя дорогая, да благословит тебя Бог.
Твоя Мина Харкер.
ОТЧЕТ ПАТРИКА ХЕННЕСИ Д. М.,
M.R.C.S.L.K.Q.C.P.I., и т. д.,
ДЖОНУ СЬЮАРДУ, Д. М.
20 сентября.
Дорогой сэр, согласно вашему желанию прилагаю при сем отчет о всех
делах, порученных мне... Что касается пациента Рэнфилда, то о нем есть
много новостей. С ним был новый припадок, который мог очень плохо
кончиться, но который, к счастью, не имел ни-каких последствий. Вчера
после обеда двухколесная повозка подвезла к пустому дому, который
граничит с нашим, двух господ; к тому самому дому, куда, помните,
дважды убегал пациент. Эти господа остановились у наших ворот, чтобы
спросить, как им туда пройти; они, очевидно, иностранцы. Я стоял у окна
кабинета и курил после обеда и видел, как один из них приближался к
дому. Когда он проходил мимо окна Рэнфилда, пациент начал бранить его и
называть всеми скверными словами, какие знал. Господин же, казавшийся
очень порядочным человеком, ограничился тем, что ответил ему:
"перестань, ты, грубый нищий". Затем наш пациент начал обвинять его в
том, что он его обкрадывает, что хотел его убить, и сказал ему, что он
ему помешает, если только тот снова вздумает сделать это. Я открыл окно и
сделал господину знак, чтобы он не обращал внимания на слова больного -
он ограничился тем, что огляделся вокруг, как будто желая понять, куда
он по-пал, и сказал: "Боже меня сохрани обращать внимание на то, что мне
кричат из несчастного сумасшедшего дома. Мне очень жаль вас и
управляющего, которым приходится жить в одном доме с таким диким
животным, как этот субъект". Затем он очень любезно спросил меня, как
ему пройти в пустой дом, и я показал калитку; он ушел, а вслед ему
сыпались угрозы, проклятия и ругань Рэнфилда. Я пошел к нему, чтобы
узнать причину его злости, так как он всегда вел себя прилично и ничего
подобного с ним не случалось, когда он не был в припадке буйства. К
моему великому удивлению я застал его совершенно успокоившимся и даже
веселым. Я старался навести его на разговор об этом инциденте, но он
кротко начал расспрашивать меня, что я этим хо-тел сказать, и заставил
меня поверить тому, что он тут совершенно ни при чем. И все- таки, как
ни печально, это оказалось ничто иное, как хитрость, так как не прошло и
получаса, как я снова услышал о нем. На этот раз он снова разбил окно в
своей комнате и, выскочив из него, мчался по дорожке. Я крикнул
сторожу, чтобы он последовал за мною, а сам побежал за Рэнфилдом, так
как боялся какого- нибудь несчастья. Мои опасения оправдались: около
повозки с большими деревянными ящиками, которая уже проезжала раньше,
стояли не-сколько человек с багровыми лицами и утирали вспотевшие от
тяжелой работы лбы; раньше чем я успел по-дойти, наш пациент бросился к
ним, столкнул одного из них с повозки и начал колотить его головой об
землю. Если бы я не схватил его вовремя, то Рэнфилд убил бы его на
месте. Его товарищ схватил тяжелый кнут и стал бить Рэнфилда рукояткой
кнута по голове. Это были ужасные удары, но Рэнфилд, казалось, не
почувствовал их - бросился на него и боролся с нами троими, раскидывая
нас во все стороны, как котят. Вы знаете, что я довольно грузен, и те
два тоже дюжие молодцы. Сна-чала он вел себя довольно спокойно в драке,
но как только понял, что мы его осилили и что сторожа надевают на него
смирительную рубашку, начал кричать: "Я хочу их уничтожить! Они не смеют
меня грабить! Они не смеют убивать меня постепенно! Я сражаюсь за
своего лорда и хозяина!" и всякие бессвязные фразы. Порядочного труда
стоило нам вернуть его домой и водворить в обитую войлоком комнату.
Один из сторожей, Харди, сломал себе при этом палец, но я сделал ему
перевязку, и он уже поправляется.
ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР
(Не распечатанное ею)
18 сентября.
Моя дорогая Люси! Какой удар для нас! М-р Хаукинс внезапно умер!
Многие подумают, что это вовсе не так печально для нас, но мы оба так
полюбили его, что нам положительно кажется, что мы потеряли отца.
Джонатан сильно сокрушается: он опечален, глубоко опечален, не только
тем, что утратил этого доброго старика, так хорошо всю жизнь
относившегося к нему, заботившегося о нем, как о родном сыне, и в конце
концов оставившего ему такое состояние, которое нам, скромным людям,
обыкновенно кажется несбыточной мечтой, но чувствует эту утрату еще в
другом отношении. Он говорит, что ответственность, которая теперь
целиком падает на него, заставляет его нервничать. Он начинает
сомневаться в себе. Я стараюсь его подбодрить, и моя вера поддерживает
его веру в себя. А то сильное потрясение, которое он недавно перенес,
отражается на нем теперь еще больше. Прости, дорогая, что беспокою тебя
своими горестями в те дни, когда ты так счастлива, - но, дорогая Люси,
мне приходится быть мужественной и веселой при Джонатане, а это стоит
большого труда и не с кем отвести душу. Послезавтра придется быть в
Лондоне, так как мистер Хаукинс перед смертью выразил желание быть
похороненным около своего отца. Поскольку у него нет никаких
родственников, то Джонатан должен принять на себе все хлопоты по
погребению. Я постараюсь забежать к тебе, дорогая, хоть на несколько
минут. Прости, что потревожила тебя. Да благословит тебя Бог!
Любящая тебя Мина Харкер.
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
20 сентября.
Я сменил Ван Хелзинка при Люси. Мы хотели, чтобы Артур тоже пошел
отдохнуть, но он отказывался и только тогда согласился идти, когда я
сказал ему, что он понадобится нам днем, и что будет плохо, если мы все
одновременно устанем, так как от этого может по-страдать Люси.
Артур ушел вместе с Ван Хелзинком, бросив пристальный взгляд на
бледное лицо Люси, которое было белее полотна подушки, на которой
покоилась ее голова. Люси лежала совершенно спокойно и мельком оглядела
комнату, как бы желая убедиться, что все в ней так как должно быть.
Профессор снова развесил повсюду цвети чеснока. Отверстие в разбитом
окне было заткнуто чесноком, и вокруг шеи Люси над шелковым платочком,
который Ван Хелзинк заставил ее повязать, был сплошной густой венок из
этих же благоухающих цветов. Люси как- то тяжело дышала и выглядела
гораздо хуже, так как полуоткрытый рот обнажал открытые десны. Зубы в
сумерках казались еще длиннее, чем утром. Благодаря игре света
казалось, будто у нее образовались длинные и острые клыки. Я присел на
кровать, и она шевельнулась, словно почувствовав себя неловко. В это
время раздался глухой звук, точно кто- то посту-чал в окно чем- то
мягким. Я осторожно подошел и вы-глянул за отогнутый край шторы. Светила
полная луна, и я увидел, что этот шум производила большая летучая мыть,
которая кружилась у самого окна - очевидно, притянутая светом, хотя и
тусклым, - постоянно ударяясь крыльями об окно. Когда я вернулся на
свое место, то заметил, что Люси слегка пододвинулась и сорвала со своей
шеи венок из чеснока. Я положил его обратно и продолжал сторожить.
Затем она проснулась, и я дал ей поесть, как предписал Ван Хелзинк.
Она поела очень мало и нехотя. В ней не было больше заметно той
бессознательной борьбы за жизнь, которая до сих пор служила
доказательством крепости ее организма. Меня поразило, что как только
Люси пришла в себя, она тотчас же лихорадочным движением прижала к
груди цветы. Необычайно страшно было то, что стоило ей впасть в свой
странный, как бы летаргический сон с тревожным дыханием, она сбрасывала
с себя цветы; а проснувшись, снова прижимала их к себе. Я не мог
допустить случайности этого явления, так как в продолжение долгих
ночных часов, которые я провел, оберегая ее сон, она постоянно то
засыпала, то просыпалась и всякий раз повторяла те же движения.
В шесть часов Ван Хелзинк сменил меня. Когда он увидел лицо Люси, он
испуганно вздрогнул и сказал резким шепотом: "Откройте шторы, мне нужен
свет!" Затем он наклонился и, почти касаясь Люси, осмотрел ее. Сдвинув
цветы и сняв шелковый платок с шеи, он посмотрел и отшатнулся. Я тоже
наклонился и взглянул на шею; то, что я увидел, поразило и меня: раны на
шее совершенно затянулись.
Целых пять минут Ван Хелзинк молча стоял и сурово глядел на нее, затем обернулся ко мне и спокойно сказал:
- Она умирает. Теперь это протянется недолго. Заметьте, будет иметь
громадное значение, умрет ли она в сознании или во сне. Разбудите нашего
несчастного друга, пусть он придет и посмотрит на нее в последний
раз; он доверял нам.
Я пошел в столовую и разбудил Артура. В первую минуту он был как в
дурмане, но когда увидел луч солнца, пробравшийся сквозь щель в ставне,
то перепугался, что опоздал. Я уверил, что Люси все время спала, но
намекнул как мог осторожно, что мы с Ван Хелзин-ком боимся, как бы это
не было ее последним сном. Он закрыл лицо руками, опустился на колени у
кушетки и оставался в таком положении несколько минут, молясь.
Когда мы вошли в комнату Люси, я заметил, что Ван Хелзинк со
свойственной ему предусмотритель-ностью решил идти напрямик и постарался
обставить и устроить все как можно лучше. Он даже причесал Люси, так
что волосы ее светлыми прядями лежали на подушке. Когда она увидела
Артура, то тихо прошеп-тала:
- Артур! О, моя любовь, я так рада, что ты пришел.
Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Ван Хелзинк быстро отдернул его назад.
- Нет, - прошептал он ему на ухо, - не теперь! Возьмите ее за руку, это успокоит ее больше.
Артур взял Люси за руку и встал перед ней на колени, а она ласково
посмотрела на него своими добрыми, чудными, ангельскими глазами. Затем
она медленно закрыла глаза и задремала. Грудь ее тяжело поднималась, и
она дышала, как уставшее дитя.
Тут с нею снова произошла та же перемена, которую я не раз наблюдал
ночью. Ее дыхание стало тя-желее, губа вздернулась и открыла бледные
десны, благодаря чему ее зубы казались длиннее и острее, чем раньше; она
в полусне бессознательно открыла глаза, ставшие вдруг мутными и
суровыми, и сказала таким странным и сладострастным тоном, какого никто
из нас никогда от нее не слышал:
- Артур, любовь моя, я так рада, что ты пришел! Поцелуй меня!
Артур быстро наклонился, но тут Ван Хелзинк, по-раженный, как и я, ее
тоном, бросился к нему, схватил обеими руками за шиворот и со страшной,
невероятной силой отшвырнул прочь.
- Ради вашей жизни, - сказал он, - ради спасения вашей собственной и ее души! Не прикасайтесь к ней!
Артур сначала не знал, что ему делать и что сказать, но раньше, чем
приступ злобы успел овладеть им, он сообразил, в каких условиях он
находится, и молча остался стоять в углу.
Ван Хелзинк и я взглянули на Люси и увидели, как по ее лицу промелькнула тень бешеной ярости; острые зубы щелкнули с досады.
Вскоре после того она снова открыла глаза и, про-тянув свою бледную,
худую ладонь, взяла Ван Хелзинка за его большую загорелую руку и,
притянув к себе, по-целовала ее.
- Мой верный, дорогой друг, - произнесла она слабым голосом. - Мой и его верный другБерегите его и дайте мне надежду на покой!
- Клянусь вам, - ответил он торжественно, подняв руку, точно клялся в суде. Затем повернулся к Артуру и сказал:
- Подите сюда, дитя мое, возьмите ее за обе руки и поцелуйте в лоб, но только один раз.
И встретились их глаза, а не губы: так они и рас-стались.
Глаза Люси закрылись; Ван Хелзинк, стоящий около, взял Артура под руку и отвел в сторону.
Затем дыхание Люси стало снова тревожным и вдруг совсем прекратилось.
- Все кончено, - сказал Baн Хелзинк, - она умерла.
Я
увел Артура в гостиную, где он стал так рыдать, что я не в силах был на
него смотреть. Я вернулся в ком-нату усопшей и застал Ван Хелзинка,
глядящего на Люси необычайно суровым взглядом; с ней произошла какая- то
перемена: смерть вернула ей часть былой кра-соты, черты лица
смягчились; даже губы не были больше так бледны. Как будто вся кровь, в
которой больше не нуждалось ее сердце, прилила к лицу и старалась по
мере возможности смягчить неприглядную работу смерти.
Я стоял около Ван Хелзинка и сказал ему:
- Ну вот, наконец- то бедняжка нашла покой! Все кончено!
Он повернулся ко мне и сказал торжественно:
- Нет, увы! Еще далеко не все! Это только начало! Когда я спросил, что
он хочет этим сказать, он лишь покачал головой и ответил:
- Пока мы ничего не можем сделать. Подождем и посмотрим.
|
| Категория: Брэм Стокер | Добавил: Мари† (10.02.2012)
| Автор: E W
|
| Просмотров: 535 | Комментарии: 0
| Теги:
| Рейтинг: 0.0/0 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
|
| Случайное... |
|
|
| Случайное фото |
|
|
|
